Часовня
Блаженной Ксении Петербургской. Современный вид
В
атеистические времена было в Ленинграде место,
куда уж подлинно не зарастала народная тропа, —
сапожная мастерская близ Смоленского кладбища;
рядом с мастерской тянулся длинный серый
бетонный забор, вечно исписанный неведомыми
ленинградцами и гостями города, но надписи на нем
были отнюдь не скабрезного, а, напротив, самого
благочестивого свойства. За забор швыряли
записочки с просьбами, записочками этими зимой и
летом была усеяна земля; вдоль забора тянулась
огромная надпись: “БЛАЖЕННАЯ
КСЕНИЯ! СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ „ЗЕНИТ“ ПОБЕДИЛ!”. И “Зенит” побеждал…
Там, на Смоленском кладбище,
обнесенная забором, скрытая от глаз людских, была
могила блаженной Ксении Петербургской — одной
из самых почитаемых и любимых русских святых.
Канонизирована она была только в 1988 году, с
началом настоящей перестройки, когда вообще
сбывались почти все народные чаяния: обретали
легальность народные любимцы, канонизировались
народные святые… Но блаженную Ксению почитали и
до канонизации. Три покровителя были у
многострадальной второй столицы — Александр
Невский, Иоанн Кронштадтский и она. Александр
Невский покровительствовал государственным
мужам и православному воинству, Иоанн
Кронштадтский — духовным лицам и консерваторам.
А Ксения Петербургская, прожившая всю жизнь на
Петербургской стороне и на ней совершившая свой
беспрецедентный сорокапятилетний подвиг,
печется о бедноте, о мещанстве, о среднем и ниже
среднего классах, о тех, для кого она была
единственным воплощением живой веры. Она
заступница нищих, надежда чиновничества,
утешение вдов и сирот, покровительница кротких
семей, душа окраинного Петербурга; к ней
сбегались со всего города студентки, влюбленные,
школьницы, страшащиеся экзаменов; к ней
прибегали, молясь за больных детей, призывников,
мужей…
“Скорая помощница” — звали ее в Питере. И
действительно, молящийся Ксении не успевал и
домой прийти, как в жизни его наступал счастливый
поворот.
Спасла она и меня, о чем я не преминул бы
подробнее сказать, когда бы история эта касалась
меня одного. Есть вещи, о которых можно
рассказывать лишь одному человеку, единственно
близкому. Был в моей жизни момент, когда казалось,
что нет никакого выхода, тогда мой литературный
учитель, замечательный петербургский поэт Нонна
Слепакова, у которой я и узнал о Ксении, отвела
меня в только что восстановленную часовню на
Смоленском кладбище. Это неподалеку от станции
метро
“Приморская”.
Слепакова, поэт Петроградской стороны и ярая ее
патриотка, много знала о Ксении и собиралась
писать о ней пьесу. Месяц спустя неразрешимая
ситуация разрешилась — я никогда не посмел бы
рассказать об этом, если бы не был уверен, что
любое прославление имени Ксении Петербургской
есть дело богоугодное. Пусть к тысячам
свидетельств ее “скорой помощи” прибавится и
мое.
Никто не знает ни даты ее рождения
(приблизительно относимого к 1719 — 1730 годам), ни
даты смерти (случившейся в самом начале XIX века).
Известно только имя и отчество: Ксения
Георгиевна. Она была женой полковника Андрея
Федоровича Петрова, певчего при дворе Елизаветы
Петровны; когда Ксении было 26 лет от роду, Андрея
Федоровича настигла внезапная смерть без
покаяния. Событие это настолько потрясло Ксению,
что она тут же отказалась от собственной
личности, всем знакомым говорила, что умерла раба
Божия Ксения, а Андрей Петрович, напротив, жив и
здоров… Тут же она оделась в одежду мужа (и
проходила в ней еще несколько лет, а когда она
истлела, никогда не
надевала ничего, кроме красной юбки и зеленой
кофты: цвета формы Преображенского полка). Дом
свой Ксения Георгиевна, двадцатишестилетняя
вдова, весь полностью отдала стоявшей у нее на
квартире Параскеве Антоновой (о ней речь
впереди), а все имущество раздала нищим. С тех пор
откликалась она только на имя “Андрей
Федорович”: так окликали ее все торговки
Петербургской стороны, знавшие, что, если
блаженная Ксения у кого отведает пирожка или
яблочка, у того весь день торговля будет удачна.
Милостыни она не просила, но принимала охотно
(копейку называла “царем на коне” — на
тогдашней копейке изображался всадник); впрочем,
все деньги, которые ей подавали, Ксения тут же
раздавала другим нищим. Удивительно при всем том,
что апокрифы о Ксении Петербургской, которым в
силу русской традиции положено быть максимально
сусальными, не обходят таких эпизодов, которым в
других житиях никогда не нашлось бы места: один
раз уличные мальчишки довели ее своими
насмешками, и она гонялась за ними с палкой; есть
множество
свидетельств о том, что она не любила возражений
и всерьез сердилась, когда ее распоряжения не
исполнялись… И дело тут не в одном юродстве, не в
том, что русскому юродивому традиционно многое
позволено — и палкой стукнуть собеседника при
случае, и
наорать на непонятливого, — но в том, что за
Ксенией Петербургской с самого начала
признавали некую власть, и не только духовную.
Сорок пять лет она прожила полноправной хозяйкой
Петербургской стороны — и другой хозяйки у этой
местности быть не могло. Сильно подозреваю, что
любить власть мы способны лишь в таком ее обличье
и лишь у такой власти есть подлинно человеческое
лицо.
Особенность
Ксении Петербургской, исключительность ее не
только в том, что это единственная
канонизированная русская юродивая
восемнадцатого века, не в том только, что само
русское юродство приобрело в ее трактовке новый
облик (почти никаких политических пророчеств,
минимум эпатажа — часто юродивые имитировали
буйное, агрессивное помешательство; да и о
безумии — даже показном — в случае Ксении
говорить невозможно.
Когда
она раздала все имущество — свое и покойного
мужа, — родные потребовали ее медицинского
освидетельствования, но на все вопросы она
отвечала разумно и ясно, и в последующем ее
поведении не было никаких особенных странностей,
кроме уже упомянутого требования называть ее
Андреем Петровичем, только Андреем Петровичем…
Главное же отличие Ксении
в том, что основным ее занятием, помимо
непрестанной молитвы, было устройство чужого
семейного счастья.
Говорили, что и сама она в браке была очень
счастлива, пока в двадцать шесть лет не овдовела.
Ксения Петербургская непрестанно
занималась тем, что
обустраивала личную жизнь обитателей
Петербургской стороны, и сегодня к ней чаще всего
прибегают именно за помощью в делах семейных.
Сохранилось множество преданий о ее помощи —
самое интересное выглядит так.
Та самая Параскева Антонова, которой Ксения
отписала весь свой дом, принимала ее часто и с
особенным радушием, тут все понятно. Однажды
Ксения, забредя в гости, сказала ей сурово:
“Сидишь тут чулки штопаешь, а того не знаешь…
(обычная, кстати, у нее формула: сидишь тут пироги
печешь, а того не знаешь…). Тебе Господь сына
послал, беги скорей на Смоленское кладбище!” При
всей странности слов блаженной Антонова
привыкла ее слушаться и побежала на Смоленское:
там извозчик сбил беременную женщину, которая
тут же умерла в преждевременных
родах. Ребенок, однако, был жив,
и Антонова, пожалев мальчика, взяла его к себе.
Его удалось выходить, но никаких сведений ни об
отце, ни об имени и местожительстве матери
получить не удалось. Мальчик так и вырос в бывшем
доме Ксении, достиг больших чинов, оказался идеальным сыном…
В другой раз Ксения сказала молодой девушке, в
семье которой тоже любила бывать: “Сидишь тут, а
на Охте твой муж жену хоронит!” В этом апокрифе
все еще трогательнее: девушка, конечно, тут же
побежала на Охту, увидела там молодого вдовца,
лишившегося чувств на могиле жены, принялась за
ним ухаживать и вскоре сделалась ему
благочестивою супругою. Историй таких о Ксении
рассказывают множество, и все они достоверны
именно потому, что действуют в них какие-то
бесконечно узнаваемые, удивительно
петербургские персонажи: пожилые полковники,
которых Ксения исцелила по их молитве; молочницы,
няньки, которые вот не поверили докторам и
побежали к Ксении за советом, — и от
прикосновения блаженной или от земли с ее могилы
дитя исцелилось… Земля эта пользовалась таким
спросом, что насыпь над могилой Ксении разнесли
за одну ночь; насыпали новую — и новую разнесли,
так и растаскивали, пока не построили часовню…
Но рассказ о Ксении (в обывательских пересказах
слишком часто сводящийся к описанию ее помощи в
делах семейственных, учебных и служебных) был бы
убог и неполон без того, что составляло главное
содержание ее жизни: она никогда не молилась на
людях и только ночью, выйдя за город, в поля
(поклонницы подсмотрели), неустанно клала
поклоны, молясь
до самого утра.
СВЯТАЯ БЛАЖЕННАЯ
КСЕНИЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ
Особенно
трогательно предание, с помощью которого, кстати,
можно установить хоть какие-то даты ее жизни: она
была еще жива в 1796 году, когда на Смоленском
строилась новая каменная церковь, церковь
Смоленской Божьей Матери. На леса этой церкви
Ксения по ночам втаскивала кирпичи, чтобы
рабочие, придя утром, могли сразу заниматься
кладкой. Рабочие-то, оставшись на ночь на
строительстве, ее и выследили — им очень
интересно было, кто незримо помогает возводить
храм.
Исключительность
блаженной Ксении видится мне еще и в том, что —
опять-таки в отличие от бесчисленных лжесвятых и
квазиюродивых — она словно перекидывает мост
между подлинным, аскетическим христианством и
бесчисленными темными суевериями языческого
свойства: сильно подозреваю, что Россия способна
воспринимать святость лишь в таком обличье,
одновременно юродивом и при этом весьма
прагматичном.
Нет веры
без чуда, нет чудотворения без
живых, материальных свидетельств — яблочек,
которые Ксения подержала в руках и отдала детям,
или копеечки, которую она подарила одной женщине,
а у нее после того дом спасли от пожара (тут-то она
и вспомнила, что Ксения, давая денежку, говорила:
“Возьми, потухнет”).
Было множество псевдоюродивых вроде Ивана
Яковлевича Корейши с его темными, безумными
предсказаниями и отвратительными манерами; было
и целителей без числа — одни давали сосать свой
язык, другие исцеляли наложением рук, — но
Ксения, обладая всеми внешними атрибутами
народной святой, являла при этом пример
неутомимого подвижничества. Попробуйте
представить любого самозваного целителя
раздетым, или нищим, или, паче того, таскающим на
леса кирпичи! В лице Ксении простой, полунищий,
служилый Петербург, голодающие и холодающие
“бедные люди”, деловитые, расторопные, пугливые
и ворчливые, получили ту единственную святую,
которую могли принять и понять. Ксению
Петербургскую не просят о богатстве. Ксению
просят о помощи в судебной тяжбе, где на стороне
противника деньги и влияние, но не правда; Ксению
просят о счастливом замужестве, о получении
работы и… о том, чтобы выиграл “Зенит”.
Андрей Кураев не так давно совершенно
справедливо писал о том, что даже в
жизнеописаниях недавно канонизированных святых
(например, блаженной Матроны — русской юродивой
XX века) случаются не просто языческие, но и
совершенно оккультные мотивы. Что поделать, чудо
все еще востребовано (и, может быть, больше, чем
когда-либо). Церкви в этом случае не позавидуешь
— привлекать прихожан надо, надо и конкурировать
с оккультистами, сектантами, знахарями,
богоискателями-самоучками… Поразительно в этом
смысле то, на какой тонкой грани удерживается
легенда о Ксении (верный признак того, что за
легендой этой стоит что-то большее, чем бытовая
правда): в истории этой юродивой практически
отсутствует мотив незаслуженного, случайного,
дарового чуда.
У всякого
святого свой почерк — это скажет любой, кто
обращался к святым за помощью; в чудесах Ксении,
собственно, нет ничего чудесного. Счастье лежит
под ногами — пойди и возьми; знай только, куда
пойти. Все чудотворные деяния Ксении
Петербургской строги и будничны, как пейзаж
Петербургской стороны; мало есть на свете мест,
так прочно и необъяснимо привязывающих к себе.
Нынешняя “Петроградская”, пожалуй, несмотря
даже на новую станцию метро “Чкаловская” и
открытую наконец для проезда Зеленину, являет
собою зрелище глубокого, почти безнадежного
запустения, но, странное дело, ее и не хочешь
видеть другой.
Нет на свете более достоевского
места, и эти полуразвалившиеся дома (либо пустые,
расселенные их коробки с выбитыми стеклами), эти
деревья, прорастающие на карнизах, этот чахнущий
модерн, преобладающие серо-зелено-бурые тона,
бездействующие фабрики, тихие магазины — все
вместе идеально оправдывает название этого
традиционно полунищего, чиновничьего и
литераторского района: вот Петроград, другого
нет. Ни Невский с его витринами, ни желтизна
правительственных зданий, ни звоны ледохода на
торжественной реке не дадут вам столь полного и
точного представления о том, из чего выросла
русская история и русская литература последних
двухсот лет. И святая у этой местности может быть
только такая — строгая, суровая, скромная, тихая,
в одежде двух тонов — зеленой и бурой, как
питерские дома. Она и дает этим людям их жалкое, а
все-таки великое счастье, убогий, утлый уют
бедной семье, выздоровление золотушного ребенка,
счастливое его устройство в кадетский корпус…
Часовня
блаженной Ксении Петербургской. Интерьер.
Ксения Петербургская перебрасывает и еще один
мост в нашем сознании (в сознании обывательском,
имею я в виду, не отделяя и себя от этих
обывателей): мост между живыми и мертвыми.
Основным местом ее обитания было Смоленское
кладбище и прилегающие к нему улицы, и чудеса
свои она нередко совершала, как читатель уже
видел, на кладбищах: там найдет мать для ребенка,
там — жену для вдовца… Не то чтобы она, умершая
еще при жизни, уравнивала жизнь и смерть, нет, она
просто приручала ее, так я это понимаю. Кладбище
переставало быть чем-то страшным, загробная
жизнь — пугающей: ночью, среди могил, ей не
страшно было носить кирпичи на строительство
церкви, не страшно было бродить среди могил… Это
тоже очень русское: посещение кладбища в России
— почти обыкновенное и вполне практическое дело:
выпить, закусить, подравнять, прополоть,
покрасить…
Живые и мертвые — одна семья, и вот эту-то
семейственность (которую так часто называют
неприятным словом “соборность”) олицетворяет
блаженная Ксения. Все равны, все тут ее
подопечные — полковники в отставке и чиновники,
няньки и дети, живые и мертвые. Вот где чудо, в
этой поразительной органике всеобщего родства.
Святой ведь играет не только ту общеизвестную
роль, о которой столько написано: являет пример
строгой жизни, напоминает о Боге… Он еще и
консолидирует нацию. Один — как полководец,
другой — как проповедник, третий — как грозный
вождь… Ксения Петербургская объединяет людей
как строгая и правдивая мать небогатого и
крикливого семейства. Думаю, для тех, кто
составляет большинство российского населения,
это оптимальный вариант национальной святыни.
После революции часовню Ксении обнесли
бетонным забором, рядом, как уже было сказано,
выстроили сапожную мастерскую, но имя ее из
памяти горожан изгладиться не могло: ее
заступничества просили и в блокаду, и в первые
послевоенные годы, когда Питеру досталось
больше, чем прочим русским городам, потому что и
гордости, и свободомыслия у него было поболее,
чем у прочих.
После
перестройки часовню восстановили, забор снесли,
и в день Преподобной Ксении, празднуемый 6
февраля, на Смоленское кладбище стекается,
почитай, полгорода. Да и в другие дни часовня
святой блаженной Ксении полна народом, — те, кому
не хватило места, молятся снаружи. Придумали уже,
что для исполнения желаний надо обойти трижды
вокруг часовни — это уж, по-моему, полное
язычество. Надо, мне кажется, просто постоять,
попросить и повторить обычную формулу, с которой
к Ксении приходили за помощью: “Сделай, как сама
знаешь”. Она знает.
Всех,
кто пишет о русских православных святых, иногда
предостерегают: чудеса творит Бог, святые
выполняют лишь роль предстоятелей, заступников…
Но есть предстоятели, чья молитва больше весит на
Божьих весах.
Я знал людей, для
которых вопрос о бытии Божьем так и оставался на
всю жизнь открытым. Не худшие люди, прямо скажем.
Я даже боюсь, что чрезмерная уверенность при
ответе на этот вопрос — ответе как
положительном, так и отрицательном — не
обязательно выдает тупость или святость, а чаще
всего свидетельствует лишь о некоторой душевной
неразвитости.
Кто не сомневался
— тот не верил. Так вот, именно эти сомневающиеся
часто сходились в одном: в неизменной любви, с
которой они произносили имя Ксении
Петербургской. Не потому, что она снискала славу скорой
помощницы, а потому, что более русского, более
обаятельного явления в российской жизни
последних трехсот лет, пожалуй, и не было.
СВЯТАЯ БЛАЖЕННАЯ
КСЕНИЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ. Икона
О том, есть Бог или нет, все мы рано или
поздно узнаем. Но в существовании святых вряд ли
кто усомнится.
Святая блаженная мати наша Ксения, моли
Бога о нас.
Один из наших читателей заметил возможную
неточность в тексте:
написано: "называть ее Андреем Петровичем, только Андреем Петровичем…"
правильно: "называть ее Андреем Федоровичем, только Андреем Федоровичем…" Мы отмечаем, что подтверждение есть на
стене часовни — мраморная плита, надпись на которой гласит:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
В сей часовне погребена раба Божия Блаженная Ксения Григорьева жена певчего
Андрея Федоровича.
Оставшись после мужа 26 лет, странствовала 45 лет. Звалась во вдовстве именем
мужа: Андрей Федорович. Всего жития ея было на земле 71 год.
Правда, по некоторым источникам фамилия мужа была Петров (см. текст) и,
следовательно, возможен и вариант статьи.
