ПОДСКАЗКА ДАЛЯ
Что сделал актер после смерти

Приехали в гостиницу. Даль оценил, что не надо стоять в длинной очереди на оформление. А когда увидел цветы в номере — заулыбался и оттаял.
Олег Даль был в Краснодаре десять дней. Каждый день по три-четыре встречи со зрителями. Каждая — по несколько часов. И — никакой халтуры. Выкладывался по полной программе. (“Другие актеры минут десять байки потравят, кино вверх ногами поставят — и гоните деньги. А он Лермонтова читал, всерьез, по-настоящему своими мыслями об искусстве делился”.)
После выступлений, хоть весь измотанный был, веселил Томку и ее директрису. В конце дня говорил: “Девочки! Идем кутить в ресторан”. И они шли. Даль не пил тогда. А собеседником был очаровательным и трогательно-внимательным.
Как-то обмолвился, что очень любит собак. И Томка с директрисой хотели ему подарить щенка. Но он наотрез отказался. Сказал: “Что вы! Нет-нет, спасибо, но не могу, это ж такая ответственность”. Томка говорит: “Он был очень ответственный. До щепетильности”.

То, что Олег Даль — ответственный до щепетильности, имеет прямое отношение к Лизиному звонку Томке. Но об этом — опять же позже.

Даль собирался приехать на Кубань еще раз, весной. Наш с Томкой папа работал тогда председателем рыбколхоза в Темрюке. Даля очень интересовали эти места. Он говорил: “Хочу посмотреть, где сходятся два моря — Черное и Азовское”. И еще говорил: “Через ваш город Пушкин проезжал, а в Тамани Лермонтов был”. Объяснял, почему весной: “У меня сейчас зашита ампула. А весной, когда разошьюсь, приеду. А то у вас там, на Тамани, не пить нельзя”.
Его ждали в мае. А 3 марта 1981 года Томке позвонили из Киева: Олег Даль умер.

Томка никогда не была плаксой. Но как она рыдала, когда Даль умер, как рвалась в Москву на похороны… По праву старшей сестры я не пустила.

После смерти Даля прошло восемь лет. Томка вышла замуж, родила одного ребенка, потом второго. Поменяла фамилию, адрес, место работы. И вдруг возникает “человек из Москвы” — Саша Иванов. Замечательный юноша, один из составителей сборника воспоминаний об Олеге Дале. Каким-то невероятным образом он находит Томку. И говорит прямо на пороге: в московских киношных кругах давно ходят слухи о девочке из Краснодара, которая помогла запрещенному Далю, и вот его вдова попросила найти эту девочку.
Часов пять или шесть Томка рассказывала об Олеге. Потом Саша приехал в Краснодар еще раз — завизировать записанное. Сказал, что Лиза Даль плакала, читая.
Что было в тех Томкиных воспоминаниях, я и сегодня не знаю. Вышло несколько таких сборников, но ни в одном Томки не было. Недавно мне звонил Саша Иванов. Сказал, что не может их пробить. Редакторы требуют сокращений, правок, а Саша считает, что там ничего нельзя трогать.

В 1993 году Томка с детьми приехала ко мне в гости. И как-то между делом говорит: “А почему бы тебе не написать об Олеге Дале?”. Я удивленно: “А что писать? Я же его не знала…”. Томка: “Позвони Саше Иванову, он тебя сведет с Лизой и тещей Даля — Ольгой Борисовной Эйхенбаум”.
И вот я звоню в квартиру на Смоленском бульваре. Дверь открывают две невозможно красивые женщины — вдова и теща. И сразу расширяется пространство света. Две очень светлые Дали.
Теперь — о тех книжках, что привезли Лизе. Точнее, об их авторе — Борисе Михайловиче Эйхенбауме.
Лиза очень любила своего деда. Дед был для нее и отцом. Родной отец умер в 1942 году. В блокадном Ленинграде. От голода. Тогда же умерла и ее маленькая сестра.
Эйхенбаум дружил с Ахматовой, Зощенко, Тыняновым, Шкловским, Юрием Германом. В доме всегда было полно народу. И когда Б.М. оказался безработным — тоже. Гости приходили с толстыми портфелями. И первым делом — шмыг на кухню. Вытаскивали еду, выпивку. Б.М. не понимал, откуда все берется на столе.
Дед умер, когда Лизе было 22 года. А через 10 лет она встретила Даля. И сразу почувствовала, что вернулась домой. К деду. (Вот так же дед раскланивался с женщинами. Так ходил. Так извинялся. Так каламбурил.) Даль много расспрашивал Лизу о ее деде. И Лермонтовым увлекся из-за Бориса Михайловича. Читал все, что написал Эйхенбаум. И часто повторял: “Как жаль, что мы разминулись с Борисом Михайловичем. О! Мы бы с ним знали, что делать”.

И вот: лето 2001 года. Лизе привозят книжки деда. И она звонит мне на мобильный. Перед этим я сама звонила Томке. Голос у нее был измученный. Звоню через десять минут. И думаю, что у меня поехала крыша: голос у Томки счастливый и радостный. Она кричит в трубку: “Ты представляешь, мне только что позвонила Лиза Даль. То есть она звонила тебе, но, узнав, что это я и в больнице, такие слова сказала… Такие ласковые. Такие твердые”. Что именно сказала Лиза, я не знаю. Ни Томка, ни Лиза мне не пересказывали. (“Зойка! Зойка! — кричит сестра в трубку. — Какая она женщина — Лиза Даль! Ведь столько пережила… А держится… И я должна держаться. Все будет хорошо!”.)

А минута в минуту после Лизиного звонка Томке в реанимацию заходит со свитой хирург, тот самый академик. Спрашивает: “Как вы себя чувствуете?”. Томка — искренне, радостно и счастливо: “Прекрасно!”. Хирург от Томкиного конструктива теряется и говорит свите: “Срочно покажите ее психологу”. О психологическом настрое он мне рассказывал часом раньше.

Я пишу эти строки в субботу, 20 мая 2006 года. Ровно три года назад умерла Лиза Даль. Тихо, во сне. Ушла, никого не намаяв. Наверное, так соскучилась по Олегу, что сил не осталось.
Из воспоминаний Лизы Даль: “Я этим не пользуюсь, но у меня есть ощущение, что, когда нужна помощь или совет, я получаю их. Я с Олегом разговариваю, но не прошу ничего. Когда везет, я понимаю, что сделала что-то верно. А вот когда мне сплошь начинает не везти, я чувствую, что заблудилась, и думаю — что-то где-то не так, мне как будто протягивается невидимая рука. Он словно мне подсказывает”.
После Томкиной больницы Лиза мне сказала: “Не знаю, почему я тебе тогда позвонила. Да, из-за книжек. Но не только… Меня как будто Олег толкнул: позвони Зое”.

Зоя ЕРОШОК
22.05.2006